Война в судьбе ахматовой. Судьба россии в поэзии анны ахматовой

Война застала Ахматову в Ленинграде. В августе и сентябре, уже во время блокады, она оставалась в городе. Поэтесса Ольга Берггольц вспоминала: «С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища...» Тогда же, в сентябре 1941 года, когда Ленинград постоянно бомбили, поэт выступала на радио, по словам О. Берггольц, «как истинная и отважная дочь России и Ленинграда». В октябре больную Ахматову эвакуировали из осаждённого города. Об этом времени она вспоминала: «До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий зной древесная тень и звук воды. А ещё я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.

В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград».

Великую Отечественную войну Ахматова восприняла как искупление народом греха революции и безбожия. Её стихи военных лет выдержаны в духе советской поэзии и снова появляются в печати. Стихотворение «Мужество» было напечатано в газете «Правда» 8 марта 1942 года:

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

«Великое русское слово» выступает как символ народа. Стихотворение обращено к вечному, и эта главная идея сконцентрирована в его последнем слове - «навеки». Идея «Мужества» и других военных стихов Ахматовой не сводится к пафосу борьбы с врагом, она заключается в том, что народ совершает небывалый подвиг во имя духовной свободы.

Ахматова в годы войны пишет не о себе, а о женщине вообще, матери, для которой все дети - родные: первый дальнобойный немецкий снаряд в Ленинграде «равнодушно гибель нес / Ребёнку моему», словно о родном (и живом: «Постучись кулачком - я открою») пишет она в эвакуации о погибшем иод бомбами маленьком сыне её соседей по Фонтанному Дому («Памяти Вали», 1942), и даже старинная статуя в Летнем саду, заботливо укрываемая землёй, для неё «доченька» («Nox. Статуя “Ночь” в Летнем саду», 1942).

В 1946 году Ахматова снова попала в немилость к партийному руководству: после выступления секретаря ЦК ВКП(б) А. Жданова вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», в котором поэзию Ахматовой обвинили в безыдейности, отсутствии воспитательного начала. Поэта исключили из Союза писателей. Весь тираж уже напечатанного в 1946 году нового сборника её стихов (10 ООО экземпляров) был уничтожен. Ахматову вновь перестали печатать, она бедствовала. Многие прежние знакомые, увидев Анну Андреевну на улице, переходили на другую сторону, и лишь немногие друзья продолжали общение с ней. Но она вынесла всё с достоинством.

В конце 1950-х годов запрет с имени Ахматовой был снят. В 1958 и 1961 годах вышли небольшие сборники её стихотворений, а в 1965 году - итоговый, самый большой прижизненный сборник «Бег времени».

В первом стихотворении цикла «Тайны ремесла» - «Творчество» - воссоздаётся таинство рождения произведения: «И просто продиктованные строчки / Ложатся в белоснежную тетрадь». Внимание поэта задерживают разные звуки, из которых возникают тональность, настроение будущего стихотворения. Вокруг единственного, «всё победившего» звука так тихо, что «слышно, как в лесу растёт трава». И наконец поэт «начинает понимать» прозвучавшее в мире слово. Истинно художественное произведение Ахматова всегда воспринимала как «продиктованное» кем-то, «подслушанное» у музыки, природы, Музы.

Подумаешь, тоже работа, -
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за своё.
Поэт, 1959

11 класс А. А. Ахматова. Война и послевоенные годы. Итог жизни и творчества. «Поэма без героя»

Цель: ознакомить учащихся с особенностями творчества А. А. Ахматовой во время Великой Отечественной войны и в послевоенные годы; показать, как история страны преломляется и отражается в её творчестве; совершенствовать навыки и умения анализа и интерпретации лирического произведения как художественного целого; способствовать обогащению кругозора учащихся.

Оборудование: презентация об А. А. Ахматовой, высказывания об А. А. Ахматовой (на доске).

Прогнозируемые результаты: учащиеся выразительно читают стихотворения А. А. Ахматовой, анализируют их, раскрывая глубину и богатство лирического содержания; отмечают достоинства поэтического языка, определяют мотивы и темы творчества А. А. Ахматовой во время Великой Отечественной войны и в послевоенные годы; интерпретируют стихотворения; отмечают своеобразие лирической героини в поэзии А. А. Ахматовой.

ХОД УРОКА

1. Организационный этап

2. Актуализация опорных знаний

Беседа

Какие темы, образы, конфликты привлекают внимание А. А. Ахматовой в ранний период творчества (сборники «Вечер», «Чётки»)?

Как изменялись тематика, настроения, ритмика в более поздних произведениях поэтессы?

В чём своеобразие жанра и композиции поэмы «Реквием»?

Что вам известно об истории создания поэмы?

Какую роль играют в ней «Эпиграф», «Посвящение» и «Эпилог»?

III. Постановка цели и задач урока. Мотивация учебной деятельности

Учитель:

Война застала А. А. Ахматову в Ленинграде. Судьба её в это время по-прежнему складывалась тяжело: вторично арестованный сын находился в заключении, хлопоты по его освобождению ни к чему не приводили. Известная надежда на облегчение жизни возникла перед 1940 г., когда ей было разрешено собрать и издать книгу избранных произведений. Но А. А. Ахматова не могла включить в неё ни одного из стихотворений, напрямую касавшихся тягостных событий тех лет.

В годы войны наряду с публицистическими стихами («Клятва», «Мужество» и др.) поэтесса пишет и несколько произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю историческую значимость революционного времени, вновь возвращается памятью к эпохе 1913 г.

Творческим синтезом поэтического развития А. А. Ахматовой является «Поэма без героя», над которой она работала более двадцати лет (1940-1962). Личная судьба поэта и судьба её «поколения» получили здесь художественное освещение и оценку в свете исторической судьбы не только современников, но и её родины.

IV. Работа по теме урока.

Заслушивание сообщений учащихся по теме

«Война в судьбе и поэзии Анны Ахматовой»

Слово учителя

- Во время Великой Отечественной войны А. А. Ахматова была эвакуирована в Ташкент, в Ленинград вернулась в 1944 г. В годы войны тема Родины становится ведущей в её лирике. В стихотворении «Мужество», написанном в феврале 1942 г., судьба родной земли связывается с судьбой родного языка, родного слова, которое служит символическим воплощение духовного начала России:

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова,-

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесём,

И внукам дадим, и от плена спасём

Навеки!

Во время войны на первый план выдвинулись общечеловеческие ценности: жизнь, дом, семья, родина. Многие считали невозможным возврат к довоенным ужасам тоталитаризма. Так что идея стихотворения «Мужества» не сводится к патриотизму. Духовная свобода навеки, выраженная в вере в свободу русского слова,- вот ради чего народ совершает свой подвиг.

Аналитическая беседа по стихотворению «Мужество»

К чему призывает поэтесса своих соотечественников?

Почему стихотворение имеет такое название - «Мужество»?

Отчего поэт придаёт такое великое значение слову и родному

языку?

есть в этих стихотворениях?

Обобщение учителя

- Творчество А. А. Ахматовой периода Великой Отечественной войны оказалось во многом созвучным официальной советской литературе того времени. За героический пафос поэта поощряли: позволили выступить по радио, печатали в газетах и журналах, обещали издать сборник. А. А. Ахматова была в смятении, поняв, что «угодила» власти.

В годы войны «культурным» героем ахматовской лирики становится Петербург - Петроград - Ленинград, трагедию которого поэт переживает как глубоко личную. А. А. Ахматовой казалось, что войну она не переживёт. В эвакуации и после возвращения в Ленинград поэт пишет «Три осени» (1943) и «Есть три эпохи у воспоминаний.» (1945). Первое - трагические размышления об исходе жизни, второе - одно из самых мужественных и жестоких стихотворений ХХ в. - посвящено концу памяти. Страшнее смерти, по А. А. Ахматовой, может быть только забвение.

Работа над идейно-художественным содержанием поэмы

«Поэма без героя»

1) Рассказ учителя

- «Поэма без героя» создавалась на протяжении многих лет. «Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом,- пишет о ней А. А. Ахматова,- в ночь на 27 декабря 1940 г., прислав как вестника ещё осенью один небольшой отрывок. Я не звала её. Я даже не ждала её в тот холодный и тёмный день моей последней ленинградской зимы. В ту ночь я написала два куска первой части («1913 год») и «Посвящение». В начале января я почти неожиданно для себя написала «Решку», а в Ташкенте (в два приёма) - «Эпилог», ставший третьей частью поэмы, и сделала несколько существенных вставок в обе первые части. «Я посвящаю эту поэму памяти её первых слушателей - моих друзей и сограждан, погибших в Ленинграде во время осады. Их голоса я слышу и вспоминаю их отзывы теперь, когда читаю поэму вслух, и этот тайный хор стал для меня навсегда оправданием этой вещи» (А. А. Ахматова).

Это произведение - раздумья поэта о своей эпохе и своей судьбе, о прошлом и настоящем. Минувшее помогает Анне Андреевне осмыслить настоящее. Поэт погружается в глубины воспоминаний, она как бы вновь возвращает к жизни явления, события и чувства, которые ушли в прошлое. Память для поэта - это непрерывная жизнь души, но часто воскреснувшее прошлое несёт в себе и внутренний драматизм, сожаление о несбывшемся, о невосполнимых потерях, к которым сердце не может быть равнодушным.

Аналитическая беседа

А. А. Ахматова в одном из писем утверждала: «Тем же, кто не знает некоторые «петербургские обстоятельства», поэма будет непонятна и неинтересна». О каких «петербургских обстоятельствах» идёт речь? Какие реальные события и лица стали поводом для лирических раздумий героини поэмы?

В чём своеобразие замысла «Поэмы без героя», её жанра и композиции?

Каким предстаёт Серебряный век в «Поэме без героя»? Какие строки поэмы, на ваш взгляд, особенно ярко характеризуют «серебряный век»?

Как вы объясните смысл названия «Поэма без героя»? Как решается в поэме проблема героя?

Проблемный вопрос

Современный исследователь Р. Д. Тименчик важнейшими темами «Поэмы без героя» называет «познание» и «самопознание». Какие фрагменты и образы в поэме подтверждают данное суждение? Как связаны с авторским замыслом «Поэмы без героя» цитаты из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»?

Выводы

В “Поэме без героя” можно выделить несколько сквозных тем, связанных между собой идейно и композициозно:

вина (грехи) поколения - возмездие за них (неё) - покаяние - искупление; Судейкина и Вс.Князев;

2) личные грехи лирической героини и её богемного окружения и в той же цепи - мотив двойничества (“двойник-грешница” и “двойник-искупитель”);

3) отражение грехов жителей на судьбе города, в особенности грехов петербургской богемы начала века;

4) связь судьбы поколения, личной судьбы героини и судьбы города с исторической судьбой России (отступничество от традиционных ценностей - возмездие в лице катаклизмов ХХ века - искупление страданиями эпохи репрессий и Великой Отечественной войны - возвращение через эти страдания к прежним ценностям, что должно привести к спасению России.

- «Поэма без героя» кончается на самом тяжёлом времени войны. Воскресив в её начальной главе далёкий 1913 г., осознав и запечатлев, как всегда, бескомпромиссно и сурово, внутренние повороты своей жизни, Ахматова пришла в «Эпилоге» к великому и нетленному образу Родины, вновь стоящей на самом переломе двух грандиозных эпох. Поэма как начиналась, так и кончается трагедийно, но трагедийность «Эпилога» существенно отличается от самой атмосферы «Петербургской повести». В «1913 годе» героиня, вовлекаемая в хоровод призраков, нередко находилась на грани трагической опустошённости. Видения прошлого вызывали у неё сознание трагической вины, как бы сопреступления, соучастия в некоей общей драме, где она тоже сыграла свою - и немаловажную - роль.

В «Эпилоге» автор, не забывая о прошлых и тяжких для души наслоениях времён, целиком отдаётся сегодняшнему дню. Заботы и треволнения, новая, на этот раз всеобщая и потому несравненно более серьёзная, народная беда волнуют А. А. Ахматову в чрезвычайной степени. Заслушивание сообщения учащихся «Конец творческого пути. Итоги жизни А. А. Ахматовой»

V. Рефлексия. Подведение итогов урока

Заключительное слово учителя

- Трудным и сложным был путь Анны Андреевны Ахматовой. Начав с акмеизма, но оказавшись уже и тогда значительно шире этого довольно узкого направления, она пришла в течение своей долгой и тяжёлой жизни к реалистичности и историзму.

Что запомнилось вам из её творчества, какие уроки можно извлечь из её произведений?

М. Шагинян писала, что «Ахматова умеет быть потрясающе народной без фальши, с суровой простотой и с бесценной скупостью речи. Изысканная петербуржанка, питомица когда-то модного акмеизма,- она таит под этой личиною чудеснейшую, простейшую, простонародную лирику »

VI. Домашнее задание

Творческое задание: подготовить развёрнутый письменный ответ на вопрос: «Что открыла мне поэзия А. А. Ахматовой?»

Творчество Ахматовой в эпоху Великой Отечественной войны

«первой манеры». Ахматова подошла к началу новых испытаний, ждавших народ в годы Великой Отечественной войны, с огромным, выношенным и выстраданным опытом гражданской поэзии. Интенсивно продолжавшееся все эти годы философское осмысление, времени вскоре сказалось в целом ряде произведений, написанных во время Великой Отечественной войны, во многом по-иному итожащих пройденный жизненный путь.

Подняв волну, проходит пароход.

О есть ли что на свете мне знакомей,

Чем шпилей блеск и отблеск

Как щелочка, чернеет переулок.

Садятся воробьи на провода.

И наизусть затверженных прогулок

Соленый привкус - тоже не беда.

Традиционный петербургский пейзаж, хорошо знакомый нам по ее прежним произведениям, просвечен в этом стихотворении какой-то кроткой улыбкой, растворяющейся в бликах весеннего нежного солнца, медленной подвижности вод и мерцании высоких шпилей. Солнечные часы на Меншиковом доме показывали два месяца до войны.

явилась новым этапом и в развитии советское литературы. На протяжении двадцати с лишним лет предшествующего развития она достигла, как известно, серьезных художественных результатов. Ее вклад в художественное познание мира заключался прежде всего в том, что она показала рождение человека нового общества. На протяжении этих двух десятилетий в советскую литературу постепенно входили, наряду с новыми именами; различные художники старшего поколения. К числу их принадлежала и Анна. Ахматова. "Подобно некоторым другим писателям, она в 20-е и 30-е годы пережила сложную Мировоззренческую эволюцию.

надежда на облегчение жизни возникла перед 1940 годом, когда ей было разрешено собрать и издать книгу избранных произведений. Но Ахматова, естественно, не могла включить в нее ни одного из стихотворений, впрямую касавшихся тягостных событий тех лет. Между тем творческий подъем продолжал быть очень высоким, и, по словам Ахматовой, стихи шли сплошным потоком, «наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь...».

Появлялись и первоначально существовали неоформленно отрывки, названные Ахматовой «странными», в которых возникали отдельные черты и фрагменты прошедшей эпохи - вплоть до 1913 года, но иногда память, стиха уходила еще дальше-в Россию Достоевского и Некрасова, 1940 год был в этом отношении особенно интенсивен и необычен. Фрагменты прошедших эпох, обрывки воспоминаний, лица давно умерших людей настойчиво случались в сознание, перемешиваясь с более поздними впечатлениями и странно перекликаясь с трагическими событиями 30-х годов. Впрочем, ведь и поэма «Путем всея земли», казалось бы, насквозь лирическая и глубоко трагичная по своему смыслу, также включает в себя колоритные фрагменты прошедших эпох, причудливо соседствующих с современностью предвоенного десятилетия. Во второй главке этой поэмы возникают годы юности и едва ли не детства, слышны всплески черноморских воли, по - одновременно - взору читателя предстают... окопы первой мировой войны, а в предпоследней главке появляются голоса людей, произносящих последние новости о Цусиме, о «Варяге» и «Корейце», то есть о русско-японской войне...

Недаром Ахматова писала, что именно с 1940 года - со времени поэмы «Путем всея земли» и работы над «Реквиемом» она, стала смотреть на всю прошедшую громаду событий как бы с некоей высокой башни. В годы войны наряду с публицистическими стихами («Клятва», «Мужество» и др.) Ахматова пишет и несколько произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю прошедшую историческую громаду революционного времени, вновь возвращается памятью к эпохе 1913 года, заново пересматривает ее, судит, многое- прежде дорогое и близкое - решительно отбрасывает, ищет истоков и следствий. Это не уход в историю, а приближение истории к трудному и тяжкому дню войны, своеобразное, свойственное тогда не ей одной историко-философское осмысление развернувшейся на ее глазах грандиозной войны.

В годы войны читатели знали в основном «Клятву» и «Мужество» - они в свое время печатались в газетах и обратили на себя общее внимание как некий редкий пример газетной публицистики у такого камерного поэта, каким была в восприятии большинства А. Ахматова предвоенных лет. Но помимо этих действительно прекрасных публицистических произведений, полных Патриотического воодушевления и энергии, она написала немало других, уже не публицистических, но тоже во многом новых для нее вещей, таких, как стихотворный цикл «Луна в зените» (1942-1944), «На Смоленском кладбище» (1942), «Три осени» (1943), «Где на четырех высоких лапах...» (1943), «Предыстория» (1945) и в особенности фрагменты из «Поэмы без героя», начатой еще в 1940 году, но в основном все же озвученной годами войны.

Анна Ахматова в годы Великой Отечественной Войны - страница №1/1

Анна Ахматова в годы Великой Отечественной Войны.

Великая Отечественная война советского народа, ко­торую он вел на протяжении четырех долгих лет с гер­манским фашизмом, отстаивая как независимость своей Родины, так и существование всего цивилизованного ми­ра, явилась новым этапом и в развитии советской лите­ратуры. На протяжении двадцати с лишним лет пред­шествующего развития она достигла, как известно, серь­езных художественных результатов. Ее вклад в художе­ственное познание мира заключался прежде всего в том, что она показала рождение человека нового общества. На протяжении этих двух десятилетий в советскую литера­туру постепенно входили, наряду с новыми именами, раз­личные художники старшего поколения. К числу их при­надлежала и Анна Ахматова. Подобно некоторым другим писателям, она в 20-е и 30-е годы пережила сложную мировоззренческую эволюцию.

Война застала Ахматову в Ленинграде. Судьба ее о это время по-прежнему складывалась тяжело-вторично арестованный сын находился в заключении, хлопоты по его освобождению ни к чему не приводили. Известная на­дежда на облегчение жизни возникла перед 1940 годом, когда ей было разрешено собрать и издать книгу избран­ных произведений. Но Ахматова, естественно, не могла включить в нее ни одного из стихотворений, впрямую ка­савшихся тягостных событий тех лет. Между тем твор­ческий подъем продолжал быть очень высоким, и, по сло­вам Ахматовой, стихи шли сплошным потоком, “насту­пая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь...”.

Появлялись и первоначально существовали неоформленно отрывки, названные Ахматовой “странными”, в ко­торых возникали отдельные черты и фрагменты прошед­шей эпохи-вплоть до 1913 года, но иногда память сти­ха уходила еще дальше - в Россию Достоевского и Некрасова. 1940 год был в этом отношении особенно интен­сивен и необычен. Фрагменты прошедших эпох, обрывки воспоминаний, лица давно умерших людей настойчиво стучались в сознание, перемешиваясь с более поздними впечатлениями и странно перекликаясь с трагическими событиями 30-х годов. Впрочем, ведь и поэма “Путем всея земли”, казалось бы, насквозь лирическая и глубоко трагичная по своему смыслу, также включает в себя ко­лоритные фрагменты прошедших эпох, причудливо сосед­ствующих с современностью предвоенного десятилетия. Во второй главке этой поэмы возникают годы юности и едва ли не детства, слышны всплески черноморских волн, но-одновременно-взору читателя предстают... окопы первой мировой войны, а в предпоследней главке появ­ляются голоса людей, произносящих последние новости о Цусиме, о “Варяге” и “Корейце”, то есть о русско-япон­ской войне...

Недаром Ахматова писала, что именно с 1940 года- со времени поэмы “Путем всея земли” и работы над “Рек­виемом”-она стала смотреть на всю прошедшую грома­ду событий как бы с некоей высокой башни.

В годы войны наряду с публицистическими стихами (“Клятва”, “Мужество” и др.) Ахматова пишет и несколь­ко произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю прошедшую историческую громаду ре­волюционного времени, .вновь возвращается памятью к эпохе 1913 года, заново пересматривает ее, судит, мно­гое-прежде дорогое и близкое-решительно отбрасыва­ет, ищет истоков и следствий. Это не уход в историю, а приближение истории к трудному и тяжкому дню войны, своеобразное, свойственное тогда не ей одной историко-философское осмысление развернувшейся на ее глазах грандиозной войны.

В годы войны читатели знали в основном “Клятву” и “Мужество”-они в свое “время печатались в газетах и обратили на себя общее внимание как некий редкий при­мер газетной публицистики у такого камерного поэта, каким была в восприятии большинства А. Ахматова предвоенных лет. Но помимо этих действительно прекрасных публицистических произведений, полных патриотического воодушевления и энергии, она написала немало других, уже не публицистических, но тоже во многом новых для нее вещей, таких, как стихотворный цикл “Луна в зените” (1942-1944), “На Смоленском кладбище” (1942), “Три осени” (1943), “Где на четырех высоких лапах...”

(1943), “Предыстория” (1945) и в особенности фрагмен­ты из “Поэмы без героя”, начатой еще в 1940 году, но в основном все же озвученной годами войны.

Военная лирика А.Ахматовой требует глубокого ос­мысления, потому что, помимо своей несомненной эстети­ческой и человеческой ценности, она представляет интерес и как немаловажная деталь тогдашней литературной жиз­ни, исканий и находок той поры.

Критика писала, что интимно-личная тема в военные годы уступила место патриотической взволнованности и тревоге за судьбу человечества. Правда, если придержи­ваться большей точности, то следовало бы сказать, что расширение внутренних горизонтов в поэзии Ахматовой началось у нее, как мы только что видели на примере “Реквиема” и многих произведений 30-х годов, значитель­но раньше годов войны. Но в общем плане это наблюде­ние верно, и надо заметить, что изменение творческого тонуса, а отчасти даже и метода было свойственно в годы войны не только А. Ахматовой, но и другим художникам сходной и несходной с нею судьбы, которые, будучи прежде далекими от гражданского слова и непривычными к мышлению широкими историческими категориями, тоже переменились и внутренне, и по стиху.

Конечно, все эти перемены, какими бы неожиданными они ни казались, не были столь уж внезапны. В каждом случае можно найти длительное предварительное накоп­ление новых качеств, война лишь убыстрила этот слож­ный, противоречивый и медлительный процесс, сведя его до степени мгновенной патриотической реакции. Мы уже видели, что в творчестве Ахматовой временем такого на­копления были последние предвоенные годы, в особенно­сти 4935-1940, когда диапазон ее лирики, тоже неожи­данно для многих, расширился до возможности освоения политико-публицистических областей: цикл стихов “В со­роковом году” и др.

Это обращение к политической лирике, а также к про­изведениям гражданско-философского смысла (“Путем всея земли”, “Реквием”, “Черепки” и др.) в самый канун Великой Отечественной войны оказалось чрезвычайно важным для ее дальнейшего поэтического развития. Вот этот-то гражданский и эстетический опыт и осознанная цель поставить свой стих на службу трудному дню на­рода и помогли Ахматовой встретить войну стихом воин­ственным и воинствующим. Известно, что Великая Отечественная война не застала поэтов врасплох: в первые же дни сражений большин­ство их уехали, на фронты-в качестве солдат, офицеров, военных корреспондентов; те же, кто не мог участвовать в ратном деле народа непосредственно, стали участника­ми напряженной трудовой жизни народа тех лет. Ольга Берггольц вспоминает об Ахматовой самого начала ленин­градской осады:

“На линованном листе бумаги, вырванном из контор­ской книги, написанное под диктовку Анны Андреевны Ахматовой, а затем исправленное ее рукой выступление по радио-на город и на эфир-в тяжелейшие дни штур­ма Ленинграда и наступления на Москву.

Как я помню ее около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного Дома, бывшего Шере­метьевского дворца, с лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежур­ство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного Дома под кленом, воспетым ею в “Поэме без героя”. В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные по-ахматовски чет-веростишия:
Вражье знамя

Растает, как дым,

Правда за нами,

И мы победим!”

“Заходил к Ахматовой,-вспоминает о встрече с ней в августе 1941 года Павел. Лукницкий.-Она лежала- болеет. Встретила меня очень приветливо; настроение у нее хорошее, с видимым удовольствием сказала, что при­глашена выступить по радио. Она-патриотка, и сознание, что она сейчас душой вместе со всеми, видимо, очень ободряет ее”.

Кстати сказать, приведенное Ольгой Берггольц четве­ростишие хорошо показывает, что даже шероховатый язык плаката, столь, казалось бы, далекий от традиционной ма­неры Ахматовой, даже и он, когда возникла в том потреб­ность, вдруг появился и зазвучал в ее стихе, не желавшем быть в стороне ни от общей беды, ни от общего мужества. Ахматова застала блокаду, она видела первые жесто­кие удары, нанесенные столько раз воспетому ею городу. Уже в июле появляется знаменитая “Клятва”:

И та, что сегодня прощается с милым,-

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

Муза Ленинграда надела в те тяжелые дни военную форму. Надо думать, что и Ахматовой она являлась тог­да в суровом, мужественном обличье. Но, в отличие от годов первой мировой войны, когда, мы помним, Ахматова переживала чувство безысходной, всезатмевающей скор­би, не знавшей выхода и просвета, сейчас в ее голосе- твердость и мужество, спокойствие и уверенность: “Вражье знамя растает, как дым”. П. Лукницкий верно почувство­вал, что причина этого мужества, и спокойствия-в ощу­щении единства с жизнью народа, в сознании того, “что она сейчас душой вместе со всеми”. Здесь-водораздел, который пролегает между ранней Ахматовой, периода пер­вой мировой войны, и автором “Клятвы” и “Мужества”.

Она не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эва­куированной и живя затем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе. Зная о муках блокадного Ленинграда лишь из рассказов, пи­сем и газет, поэтесса чувствовала себя, однако, обязанной оплакать великие жертвы любимого города. Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому тра­гизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово “плакальщица”, которым затем так часто и напрас­но упрекали Берггольц, впервые появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она при­давала, разумеется, высокое поэтическое значение. Ее стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:

А вы, мои друзья последнего призыва,

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!

Ведь все равно - вы с нами!..

Все на колени, все!

Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами -

Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

А вы, мои друзья последнего призыва!..

Так же относилась к своему поэтическому долгу и Ольга Берггольц. Обращаясь к Городу, она писала:

Не ты ли сам

зимой библейски грозной

меня к траншеям братским подозвал

и, весь окостеневший и бесслезный,

своих детей оплакать приказал?

Твой путь

Конечно, у Ахматовой нет прямых описаний войны- она ее не видела. В этом отношении при всех моментах удивительных подчас совпадений (интонационных и образных), которые иногда обнаруживаются между стихами, написанными в кольце и на Большой земле, их, разумеет­ся, все же нельзя ставить вплотную друг к другу. Стихи О. Берггольц, Н. Тихонова, В. Шефнера, В. Саянова. Вс. Рождественского и других поэтов, находившихся в кольце блокады, активно участвовали в ратном и трудо­вом подвиге ленинградцев; они, кроме того, были насы­щены такими деталями и штрихами жизни, которых не могло быть у людей, находившихся далеко., Но произве­дения Ахматовой в данном случае дороги тем, что они выражали чувства сострадания, любви и скорби, шедшие тогда к Ленинграду со всех концов страны. В ее поэтиче­ских посланиях наряду с патетикой, пронизанной горечью и тоской, было много простой человеческой ласки.

Таковы, например, ее стихи ленинградским детям, в которых много материнских невыплаканных слез и со­страдательной нежности:

Постучись кулачком - я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда...

Твоего я не слышала стона,

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне ветку клена

Или просто травинок зеленых,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой

Нашей невской студеной воды,

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

Постучись кулачком - я открою...

Ощущение безраздельной общности с Городом:

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразличима,

Тень моя на стенах твоих -

было равно в ее поэзии общности со страной, с народом.

Характерно, что в ее военной лирике главенствует широкое и счастливое “мы”. “Мы сохраним тебя, русская речь”, “мужество нас не покинет”, “нам родина приста­нище дала”-таких строк, свидетельствующих о новизне мировосприятия Ахматовой и о торжестве народного на­чала, у нее немало. Многочисленные кровеносные нити родства со страной, прежде громко заявлявшие о себе лишь в отдельные переломные моменты биографии (“Мне голос был. Он звал утешно...”, 1917; “Петроград”, 1919; “Тот город, мне знакомый с детства...”, 1929; “Реквием”, 1935-1940), сделались навсегда главными, наиболее до­рогими, определяющими и жизнь, и звучание стиха.

Родиной оказались не только Петербург, не только Царское Село, но и вся огромная страна, раскинувшаяся на беспредельных и спасительных азиатских просторах. “Он прочен, мой азийский дом”,-писала она в одном из стихотворений, вспоминая, что ведь и по крови (“бабуш­ка-татарка”) она связана с Азией и потому имеет пра­во, не меньшее, чем Блок, говорить с Западом как бы и от ее имени: -

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, -

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Мужество

С этой точки зрения цикл “Луна в зените” (1942- 1944), отражающий жизнь в эвакуации, представляется не менее важным, чем стихи, посвященные непосредствен­но военной теме. По существу это небольшая поэма, по­строенная по принципу блоковских поэтических циклов. Отдельные стихотворения, составляющие произведение, не связаны между собой никакой внешней сюжетной связью, они объединены общностью настроения и целостностью единой лирико-философской мысли.

“Луна в зените”-одно из наиболее живописных про­изведений Ахматовой. От прежних особенностей поэтики здесь ощутимо сохранена музыкальность (“подтскстовость”) композиции, держащейся на чередовании мотивов и образов, возникающих за внешними рамками стихотво­рения. Полусказочная, таинственная Азия, ее ночной мрак, горький дым ее очагов, ее пестрые сказки-вот началь­ный мотив этого цикла, разом переносящего нас от воен­ных тревог в мир “восточного покоя”. Конечно, покой этот иллюзорен. Едва возникнув в воображении читателя, он тут же, внутри себя, перебивается светоносным видением Ленинграда,-его оберегающий свет, добытый ценою кро­ви, преодолев пространство, вошел в далекую “азийскую” ночь, напомнив о дарованной ценой блокады безопасно­сти. Двуединый мотив Ленинград-Азия рождает третий, наиболее сильный и торжествующий, - мелодию всенарод­ного единства:

Кто мне посмеет сказать, что здесь

Я на чужбине?!.

Луна в зените

Все те же хоры звезд и вод,

Все так же своды неба черны,

Все так же ветер носит зерна,

И ту же песню мать поет.

Он прочен, мой азийский дом,

И беспокоиться не надо...

Еще приду. Цвети, ограда,

Будь полон, чистый водоем.

Луна в зените

А в центре цикла, как его живое пульсирующее серд­це, бьется, разрастается и расходится кругами главный мотив-мотив великой надежды:

Третью весну встречаю вдали

От Ленинграда.

Третью? И кажется мне, она

Будет последней...

Луна в зените

Расширившийся диапазон лирики, во многом иное ви­дение мира, непривычно раскинувшегося и во времени, и в пространстве, пора высокого гражданского опыта, при­несенного войной, - все это не могло не внести в ее твор­чество новых замыслов и поисков соответствующих ху­дожественных форм. Годы войны в творчестве Анны Ах­матовой ознаменованы тяготением к эпосу.

Это обстоятельство говорит о многом. Ведь первые по­пытки создания произведений эпического облика она пред­приняла еще в свой акмеистический период-в 1915 году.

То были уже упоминавшиеся “Эпические мотивы” и, в из­вестной степени, поэма “У самого моря”. Конечно, при­менительно к этим двум произведениям самый термин “эпичность” надо относить почти метафорически, во вся­ком случае чрезвычайно условно,-Ахматова выступает в них преимущественно как лирик.

Но если говорить о поэме “У самого моря”, то все же сама протяженность темы, простирающейся в даль человеческой судьбы, и даже само звучание этой поэмы, вос­производящей мелодику эпической песни, - все невольно намекало о родственности ее произведениям именно эпи­ческого склада.

Что касается “Эпических мотивов”, то, не вкладывая в это название классификационного смысла, Анна Ахма­това имела в виду главным образом широту повествова­тельной интонации, какую она избрала для этих больших стихотворных фрагментов, вбирающих в себя многообраз­ные подробности прекрасно-разноликой жизни. Но между этими двумя произведениями, намекающими,на потенци­альные возможности Ахматовой, и некоторыми ее произ­ведениями военных лет большая принципиальная разни­ца. Несравненно большее сходство можно усмотреть меж­ду ними и “Реквиемом”. В “Реквиеме” мы уже чувствуем неуклонно расширяющуюся, а временами и прямо выхо­дящую наружу эпическую основу. Лирический голос Ах­матовой в этом произведении оказался родственным боль­шому и незнакомому для нее кругу людей, страдания ко­торых она выпевает и поэтически усиливает, как собст­венные.

Если же вспомнить и некоторые другие, уже упоми­навшиеся произведения Ахматовой предвоенных лет, мож­но сказать, что первый реальный выход к широким темам и проблемам эпохи осуществился у нее именно в конце 30-х годов. Однако подлинно новое понимание своего вре­мени и серьезные изменения в содержании стиха возникли у поэта в годы Великой Отечественной войны.

Ахматовский памятливый стих часто уводит к исто­кам современной эпохи, которая в горящий военный день столь блистательно выдерживала суровый экзамен на прочность и зрелость.

Первым признаком начавшихся поисков было, по-видимому, стихотворение “На Смоленском кладбище”. На­писанное в 1942 году, оно могло показаться не имеющим отношения к гремевшей тогда войне. Однако это не так: подобно многим другим художникам военных лет, Ахматова не столько уходит в прошлое, сколько стремится приблизить его к сегодяшнему дню, чтобы установить общественно-временные причины и следствия.

Показательно, что неотступная потребность осмыслить Время, Век, Войну во всей широте исторических перспек­тив, вплоть до той туманной дали столетий, где устойчи­вые очертания русской государственности уже теряются из глаз, уступая свое место поэтическому ощущению нацио­нальной истории,-эта потребность, вырастая из желания удостовериться в прочности и незыблемости нашего се­годняшнего бытия, была свойственна самым различным художникам.

История спешно приближалась к воюющему современ­нику и в эпических миниатюрах А. Суркова 1941 года, и в лирических признаниях К. Симонова, и в документаль­но точных, но всегда поэтически одухотворенных созда­ниях Д. Кедрина, и в исторических вариациях С. Горо­децкого... Более того, трудно назвать поэта, прозаика и драматурга тех лет, у кого в той или иной форме, подчас косвенной и неожиданной, не проступило бы это естест­венное желание ощутить могучую и спасительную толщу национально-исторической плодоносящей почвы.

Трагический и чреватый неожиданными колебаниями день войны настоятельно требовал от художественного сознания включить его в твердые опорные рамы истории.

Художники различного дарования и склада подходили к решению этой сложной задачи по-разному, по-своему.

Ольга Берггольц, например, в своих блокадных поэмах, рисуя точно и достоверно муки осажденного Ленинграда, то и дело направляла свою память к тем революционным координатам советской истории, с которой она была свя­зана биографически: к Октябрю и собственной комсомоль­ской юности, что и помогало ей художественно осмысли­вать ленинградский быт как выражение высокого чело­веческого бытия, как торжество великих идеалов Рево­люции.

Маргарита Алигер и Павел Антокольский в поэмах о советской молодежи тоже не смогли пройти мимо грома­ды времени, сформировавшей советский характер,-в той или иной форме они обратились к воссозданию биогра­фии страны.

Наиболее широко начал в годы войны решать эту же проблему Владимир Луговской. В его “Середине века” оказались воспроизведенными все основные этапы исто­рии Советского государства. Отказавшись от изображения какого-либо объективированного героя, поэт сам высту­пил рассказчиком от лица Истории. То был не только “художественный прием”, помогший поэту использовать свой по преимуществу, как и у А. Ахматовой, лирический талант, но и нечто большее: рядовой участник событий, выступающий от имени истории,-это ведь и есть выра­жение идеалов нового времени.

Все писавшие об Ахматовой, в том числе Л. Озеров, К. Чуковский, А. Твардовский и другие, отмечали столь необычный для ее прежнего творчества историзм-исто­ризм и повествования, и поэтического мышления. “У ран­ней Ахматовой,-справедливо писал Л. Озеров,-мы поч­ти не встретим произведений, в которых было бы описано и обобщено время, были б выделены его характерные черты. В позднейших же циклах историзм определяется как способ познания мира и бытия человека, способ, дик­тующий и особую манеру письма”. Л. Озеров и К. Чуков­ский видят первые серьезные победы историзма у А. Ах­матовой в ее “Предыстории”.

Относительно точности этой даты можно, конечно, спо­рить, в особенности если вспомнить ее стихи 1935-1940 годов, но.несомненно, что первые очевидные достижения в области исторического осмысления действительности от­носятся к годам Великой Отечественной войны. Ведь она тогда не только пишет несколько значительных стихотво­рений соответствующего плана, но и продолжает работу, начатую еще в 1940 году, над “Поэмой без героя”, в ко­торой лирически окрашенный историзм стал.характерней­шей приметой всего повествования. Недаром сказано в одном из ее стихотворений тех лет:

Словно вся прапамять в сознание

Раскаленной лавой текла,

Словно я свои же рыдания

Из чужих ладоней пила.

Это рысьи глаза твои, Азия...

Среди многих и разных стихов, написанных ею в годы войны, то лирически нежных, то проникнутых бессонни­цей и мраком, есть такие, что являются как бы спутника­ми создававшейся одновременно с ними “Поэмы без ге­роя”. В них Ахматова уходит по дорогам памяти-в мо­лодость, в 1913 год, вспоминает, взвешивает, судит, срав­нивает. Большое понятие Времени властно входит в ее лирику и окрашивает ее в своеобразные тона. Она никогда не воскрешала эпоху просто так-ради реконструкции, хотя удивительная память на детали, на подробно­сти, на самый воздух прошедшего времени и быта позво­лила бы ей создать пластичную и густую бытопись. Но вот стихотворение “На Смоленском кладбище”:

А все, кого я на земле застала,

Вы, века прошлого дряхлеющий посев,

Вот здесь кончалось все: обеды у Донона,

Интриги и чины, балет, текущий счет....

На ветхом цоколе - дворянская корона

И ржавый ангелок сухие слезы льет.

Восток еще лежал непознанным пространством

И громыхал вдали, как грозный вражий стан,

А с Запада несло викторианским чванством,

Летели конфетти и подвывал канкан...

Трудно представить себе в прежнем творчестве Ахма­товой не только своеобразную образность этого стихотво­рения, но и его интонацию. Отстраненная от прошлого, ироничная и сухая, эта интонация более всего, может быть, говорит о разительных переменах, происшедших в мироощущении поэтессы. В сущности, в этом маленьком стихотворении она как бы итожит прошедшую эпоху. ~ Здесь главное-ощущение великого водораздела, пролег­шего между двумя веками: прошлым и нынешним, пол­ной и окончательной исчерпанности этого прошлого, невоскресимого, канувшего в могильную пропасть навсегда и бесповоротно. Ахматова видит себя стоящей на этом берегу, на берегу жизни, а не смерти.

Одной из излюбленных и постоянных философских идей, неизменно возникавших у нее, когда она касалась прошлого, является идея необратимости Времени. В сти­хотворении “На Смоленском кладбище” речь идет об эфемерности мнимого человеческого существования, ограниченного пустой быстротекущей минутой. “...Обеды у До-нона, интриги и чины, балет, текущий счет” - в одной этой фразе схвачены и содержание, и суть мнимой, а не подлинной человеческой жизни. Эта “жизнь”, утверждает Ахматова, по своей сути, пустая и ничтожная, равна смерти. Сухие слезы из глаз всеми забытого ржавого ангелочка - вот итог подобного существования л награда за него. Подлинное Время-синонимичное Жизни -появляется у нее, как правило, тогда, когда в стих входит ощущение истории страны, истории народа. В стихах ташкентского периода неоднократно возникали, сменяясь и наплывая друг на друга, то российские, то среднеазиатские пейзажи, проникнутые ощущением бездонности уходящей вглубь национальной- жизни, ее не­поколебимости, прочности, вечности.

В стихотворении “Под Коломной” (“Гуляют маки в красных шапках”) поднимается ввысь осевшая в землю старинная звонкая колокольня и древний запах мяты про­стирается над душным летним полем, раскинувшимся по-русски привольно и широко:

Все бревёнчато, дощато, гнуто...

Полноценно цедится минута

На часах песочных...

В годы войны, угрожавшие самому существованию го­сударства и народа, не только у Ахматовой, но и у многих других поэтов рождалось неотступное стремление вгля­деться в вечный и прекрасный лик Родины. Симоновский широко известный и любимый в те годы мотив трех бере­зок, от которых берет свое начало великое понятие “Ро­дина”, звучал в той или иной форме у всех художников страны. Очень часто этот мотив озвучивался исторически: он рождался из обострившегося тогда ощущения преем­ственности времен, непрерываемости поколений и столе­тий. Фашизм вознамеревался, остановив часы истории, самонадеянно повернуть их стрелки в обратную сторо­ну-в пещерное логово зверя, в темный и кровавый быт древних германцев, властителей опустошенных пространств. Советские художники, обращаясь к прошлому, видели в нем истоки необратимого движения человечества к про­грессу, к совершенствованию, к цивилизации. В годы Ве­ликой Отечественной войны много писалось исторических романов и повестей, пьес и стихов. Художники, как пра­вило, обращались к великим историческим периодам, свя­занным с освободительными войнами, с деятельностью крупных исторических лиц. История неоднократно возни­кала и в агитационной публицистике-у А. Толстого, К. Федина, Л. Леонова... В поэзии непревзойденным ма­стером исторической живописной лирики был Дмитрий Кедрин.

Своеобразие Ахматовой заключалось в том, что она умела поэтически передать само присутствие живого духа времени, истории в сегодняшней жизни людей. В этом от­ношении, например, ее стихотворение “Под Коломной” неожиданно, но органично перекликается с начальными поэмами Вл. Луговского из “Середины века”, в особен­ности со “Сказкой о дедовой шубе”. Ведь Вл. Луговской в этой сказке, как и Ахматова, тоже стремится передать самцй дух России, самую музыку ее извечного пейзажа. В “Сказке о дедовой шубе” он уходит к самым истокам национального бытия, к тому пейзажно-историческому лону, которое еще не называлось, возможно, именем Руси, но из которого Русь родилась, вышла и начала быть. Оп­равдывая свой замысел детской атавистической интуици­ей, он с большой выразительной силой развертывает по­лулегендарные ка"ртины Древней пра-Родины.

Ахматова не уходит в сказку, в предание, в легенду, но ей постоянно свойственно стремление запечатлеть ус­тойчивое, прочное и непреходящее: в пейзаже, в истории, в национальности. Потому-то и пишет она, что

Солнца древнего из сизой тучи

Пристален и нежен долгий взгляд.

Под Коломной

А в другом стихотворении произносит и совсем странные, по первому впечатлению, слова:

Я не была здесь лет семьсот,

Но ничего не изменилось...

Все так же льется божья милость

С непререкаемых высот...

Все те же хоры звезд и вод,

Все так же своды неба черны,

И так же ветер носит зерна,

И ту же песню мать поет...

Я не была здесь лет семьсот...

Вообще тема памяти-одна из главнейших в ее ли­рике военных лет:

И в памяти, словно в узорной укладке:

Седая улыбка всезнающих уст,

Могильной чалмы благородные складки

И царственный карлик - гранатовый куст.

И в памяти, словно в узорной укладке...
И в памяти черной пошарив, найдешь...

Три стихотворения
И. помнит Рогачевское шоссе

Разбойный посвист молодого Блока..

Три стихотворения

Кстати, Блок с его патриотическими концепциями, вы­раженными в “Скифах”, оказался в годы войны воскрешенным именно у Ахматовой. Блоковская тема спаси тельных “азийских” просторов и могучего русского скнфства, уходящего своими корнями в тысячелетнюю земную твердь, прозвучала у нее сильно и выразительно. Она, кроме того, внесла в нее еще и личное отношение к не­сколько расширительной у Блока Азии-России, потому что, волею войны будучи заброшенной в далекий Ташкент, она узнала этот край изнутри-не только символически, но и с его пейзажно-бытовой стороны.

Если у Блока “Скифы” инструментированы в тонах высокого ораторского красноречия, не предполагающего сколько-нибудь приземленных, а тем более бытовых реа­лий, то Ахматова, идя вслед за Блоком в его главной поэтической мысли, всегда конкретна, вещна и предметна. Азия (конкретнее-Средняя Азия) на время сделалась по необходимости ее домом, и она по этой причине внесла в свои стихи то, чего не было у автора “Скифов”,-до­машнее ощущение этой великой цветущей земли, сделав­шейся прибежищем и заслоном в самую тяжкую годину тяжелейшего национального испытания. В ее строчках возникают и “мангалочий дворик”, и цветущие персики, и дым фиалок, и торжественно прекрасные “библейские нарциссы”:

Третью весну встречаю вдали

От Ленинграда.

Третью? И кажется мне, она

Будет последней.

Но не забуду я никогда

До часа смерти,

Как был отраден мне звук воды

В тени древесной...

Персик зацвел, а фиалок дым

Все благовонней.

Кто мне посмеет сказать, что здесь.

Я на чужбине?!

Третью весну встречаю вдали...

Земля древнейшей культуры, Средняя Азия неодно­кратно вызывала в ее сознании образы легендарных во­сточных мыслителей, любовников и пророков. В ее твор­чество периода эвакуации впервые широко вошла фило­софская лирика. Думается, что ее возникновение связано именно с ощущением близости великой философской и поэтической культуры, пронизывающей и землю и воздух этого своеобразного края. Крупнозвездное небо Азии, ше­пот ее арыков, чернокосые матери с младенцами на ру­ках, огромная серебряная луна, так не похожая на петербургскую, прозрачные и с трепетной заботливостью оберегаемые водоемы, от которых зависят жизнь и благо­денствие людей, животных и растений,-все внушало мысль о вечности и нетленности человеческого бытия и мысли:

Наше священное ремесло

Существует тысячи лет...

С ним и без света миру светло.

Но еще ни один не сказал поэт,

Что мудрости нет, и старости нет,

А может, и смерти нет.

Наше священное ремесло...
Эти строчки могли родиться только под азиатским небом.

Излюбленная ахматовская мысль, составившая средо­точие ее позднейшей философской лирики, мысль о бес­смертии неистребимой человеческой жизни, впервые воз­никла и упрочилась у нее именно в годы войны, когда са­мим основам разумного человеческого существования гро­зило уничтожение.

Характерной особенностью лирики Ахматовой военных лет является удивительное по своей неожиданной естест­венности совмещение в ней двух поэтических масштабов: это, с одной стороны, обостренная внимательность к мель­чайшим проявлениям повседневно окружающей поэта жизни, красочные мелочи, выразительные детали, штрихи, звучащие подробности, а с другой-огромное небо над головой и древняя земля под ногами, ощущение вечности, шелестящей своим дыханием у самых щек и глаз. Ахма­това в своих ташкентских стихах необыкновенно красоч­на и музыкальна.
Из перламутра и агата,

Из задымленного стекла,

Так неожиданно покато

И так торжественно плыла, -

Как будто “Лунная соната”

Нам сразу путь пересекла.

Явление луны
Однако наряду с произведениями, навеянными непо­средственно Азией, ее красотой и торжественной величест­венностью, философичностью ее ночей и знойным блиста­нием жгучих полдней, рядом с этим очарованием жизни, рождавшим в ее лирике неожиданное чувство полноты бытия, все время продолжалась, не давала покоя и неустан­но двигалась вперед работа взыскующей поэтической па­мяти. Суровый и кровавый военный день, уносивший ты­сячи молодых жизней, неотступно стоял перед ее глазами и сознанием. Великая, торжественная тишь безопасной Азии была обеспечена неизбывной мукой сражающегося народа: только себялюбец мог забыть о не переставав­шей греметь смертоубийственной войне. Незыблемость вечных основ жизни, живительным и прочным ферментом входившая в ахматовский стих, не могла упрочить и со­хранить уникальное в своем единичном существовании человеческое сердце, но к нему-то прежде всего и должна быть обращена поэзия. Впоследствии, через много лет пос­ле войны, Ахматова скажет:
Наш век на земле быстротечен

И тесен назначенный круг,

А он неизменен и вечен -

Поэта неведомый друг.

Читатель

Люди, воюющие современники-вот что должно быть главной заботой поэта. Это ощущение долга и ответст­венности перед неведомым другом-читателем, перед на­родом может выражаться по-разному: мы знаем в годы войны боевую агитационную публицистику, поднимавшую бойцов в атаку, знаем “Землянку” Алексея Суркова и “Убей его!” Константина Симонова. Сотни тысяч ленин­градцев, не переживших первой блокадной зимы, унесли с собой в могилы неповторимый сестринский голос Ольги Берггольц...

Искусство, в том числе и поэзия Великой Отечествен­ной войны, было многообразным. Ахматова внесла в этот поэтический поток свою особую лирическую струю. Ее омытые слезами стихотворные реквиемы, посвященные Ленинграду, были одним из выражений всенародного со­страдания, шедшего к ленинградцам через огненное коль­цо блокады на протяжении бесконечных осадных лет;, ее философические раздумья о многослойной культурной тверди, покоящейся под ногами воюющего народа, объек­тивно выражали общую уверенность.в неуничтожимости и неистребимости жизни, культуры, национальности, на которые столь самонадеянно замахнулись новоявленные западные гунны.

И наконец, еще одна и, может быть, наиважнейшая сторона ахматовского творчества тех лет-это попытки синтетического осмысления всей прошедшей панорамы времени, попытки отыскать и показать истоки великих блистательных побед советского народа в его битве с фа­шизмом. Фрагментарно, но настойчиво Ахматова воскре­шает отдельные страницы прошлого, пытаясь найти в них не просто характерные подробности, сохраненные памятью и документами, но главные нервные узлы предшествующе­го исторического опыта, его отправные станции, на кото­рых и она сама когда-то бывала, не догадываясь о пред­уготовленных ей далеких исторических маршрутах.

Все годы войны, хотя и с большими подчас перерывами, шла у нее работа над “Поэмой без героя”, являющейся по сути дела Поэмой Памяти. Многие стихи того време­ни внутренне сопутствовали поэме, незримо подталкивали ее, обтачивали и формировали ее обширный и не сразу прояснившийся замысел. Упоминавшееся уже стихотворе­ние “На Смоленском кладбище”, например, заключало в себе, безусловно, одну из главнейших мелодий “Поэмы без героя”: мелодию обратного пересчета времени, пере­оценки ценностей, разоблачения мишурности внешне рес­пектабельного и благополучного существования. Его об­щий саркастический, презрительный тон тоже заметно пе­рекликается с некоторыми вдохновенно злыми, почти са­тирическими страницами поэмы.

Историзм мышления не мог не сказаться и на некото­рых новых особенностях лирического повествования, по­явившихся у Ахматовой в годы войны. Наряду с произве­дениями, где ее лирическая, субъективно-ассоциативная манера остается прежней, у нее появляются стихи необыч­ного повествовательного облика, как бы прозаические по своему колориту и по характеру вкрапленных в них реа­листических примет бытовой стороны эпохи. В особенно­сти это относится к “Предыстории”. Она как бы завершила собой тот цикл развития, что был обозначен и начат стихотворением “На Смоленском кладбище”. “Предысто­рия” имеет знаменательный эпиграф: “Я теперь живу не гам”-из пушкинского “Домика в Коломне”.

Ахматова, таким образом, окончательно и резко отде­ляет себя от предшествующей эпохи-не столько, конеч­но, биографически, сколько психологически. Это-80-е го­ды XIX века. Они воссоздаются поэтессой с помощью тех общеисторических и общекультурных источников, что прочно связаны в нашем представлении с эпохой Досто­евского и молодого Чехова, победительными замашками российского капитализма и с последними гигантскими фигурами русской культуры, главным образом с Толстым. Ахматова вспоминает в “Предыстории” также Некрасова и Салтыкова:
И визави меня живут -

Некрасов И Салтыков...

Обоим по доске Мемориальной.

О, как было б страшно

Им видеть эти доски!..

Предыстория
Л. Толстой возникает в “Предыстории” как автор “Анны Карениной”. Это не случайно: эпоха 70-80-х го­дов-каренинская эпоха. Но вглядимся внимательнее в само стихотворение:

Россия Достоевского. Луна

Почти на четверть скрыта колокольней.

Торгуют кабаки, летят пролетки,

Пятиэтажные растут громады

В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.

Везде танцклассы, вывески менял,

А рядом: “Henriette”, “Basil”, “Andre”

И пышные гроба: “Шумилов-старший”...

Предыстория
Как видим, это не тот традиционный для Ахматовой и Блока “оснеженный” Петербург, а нечто совершенно иное. Взгляд автора на эпоху, запечатленную в облике города, жёсток и точен. Как и в стихотворении “На Смоленском кладбище”, здесь отчетливо звучит сатирическая нота, однако без какого-либо внешне сатирического смещения пропорций: все реально, точно, почти документально, а по своей образной системе-почти прозаично. По виду- это страничка прозы, отрывок из романа, обрисовываю­щий обычную для романного действия фабульную экспо­зицию.

Упоминание имени Достоевского, Гороховой улицы и колокольни живо вызывает в памяти привычный уголок Петербурга Достоевского-Сенную площадь, неподалеку от которой, близ Садовой, жил студент, решившийся на убийство старухи-процентщицы. Содержательная сжа­тость этого небольшого куска вообще поразительна. Дух Достоевского, мятущийся над призрачным Петербургом, придает всей нарисованной картине некий обобщенно-сим­волический смысл, укладывающийся в привычную лите­ратурную традицию; но растущие пятиэтажные громады, вывески менял, танцклассы и, как венец всему, “пышные гроба: “Шумилов-старший”-”се это материально-пошлое естество чьей-то чуждой и враждебной Городу сытно-жи­вотной жизни. Как ново и необычно такое изображение для творчества Анны Ахматовой!

Шуршанье юбок, клетчатые пледы,

Ореховые рамы у зеркал,

Каренннской красою изумленных,

И в коридорах узких те обои,

Которыми мы любовались в детстве,

И тот же плющ на креслах...

Все разночинно, наспех, как-нибудь...

Отцы и деды непонятны. Земли

Заложены. И в Бадене - рулетка...

Предыстория

Корней Чуковский, отчасти свидетель и очевидец кон­ца той эпохи, по поводу этого стихотворения говорит:

“Я застал конец этой эпохи и могу засвидетельство­вать, что самый ее колорит, самый запах переданы в “Предыстории” с величайшей точностью.

Мне хорошо памятна эта бутафория семидесятых го­дов. Плюш на креслах был едко-зеленого цвета, или - еще хуже, малинового. И каждое-кресло окаймлялось густой бахромой, словно специально созданной для соби­рания пыли. И такая же бахрома на портьерах. Зеркала действительно были тогда в коричневых ореховых рамах, испещренйых витиеватой резьбой с изображением роз или бабочек. “Шуршанье юбок”, которое так часто по­минается в романах и повестях того времени, прекрати­лось лишь в двадцатом столетии, а тогда, в соответствии с модой, было устойчивым признаком всех светских и по­лусветских гостиных. Чтобы нам стало окончательно ясно, какова была точная дата всех этих разрозненных обра­зов, Ахматова упоминает об Анне Карениной, вся траги­ческая жизнь которой крепко спаяна со второй половиной семидесятых годов.

Ленинград в марте 1941 года

Великая Отечественная война Русского народа, которую он вел на протяжении четырех долгих лет с германским фашизмом, отстаивая как независимость своей Родины, так и существование всего цивилизованного мира, явилась новым этапом и в развитии советское литературы. На протяжении двадцати с лишним лет предшествующего развития она достигла, как известно, серьезных художественных результатов. Ее вклад в художественное познание мира заключался прежде всего в том, что она показала рождение человека нового общества. На протяжении этих двух десятилетий в советскую литературу постепенно входили, наряду с новыми именами; различные художники старшего поколения. К числу их принадлежала и Анна. Ахматова. “Подобно некоторым другим писателям, она в 20-е и 30-е годы пережила сложную Мировоззренческую эволюцию.

Подняв волну, проходит пароход.

В марте 1941 года она пишет стихотворение, которое сейчас не может не восприниматься как последняя прощальная улыбка ленинградскому мирному дню:

Появлялись и первоначально существовали неоформленно отрывки, названные Ахматовой «странными», в которых возникали отдельные черты и фрагменты прошедшей эпохи – вплоть до 1913 года, но иногда память, стиха уходила еще дальше-в Россию Достоевского и Некрасова, 1940 год был в этом отношении особенно интенсивен и необычен. Фрагменты прошедших эпох, обрывки воспоминаний, лица давно умерших людей настойчиво случались в сознание, перемешиваясь с более поздними впечатлениями и странно перекликаясь с трагическими событиями 30-х годов. Впрочем, ведь и поэма «Путем всея земли», казалось бы, насквозь лирическая и глубоко трагичная по своему смыслу, также включает в себя колоритные фрагменты прошедших эпох, причудливо соседствующих с современностью предвоенного десятилетия. Во второй главке этой поэмы возникают годы юности и едва ли не детства, слышны всплески черноморских воли, по – одновременно – взору читателя предстают… окопы первой мировой войны, а в предпоследней главке появляются голоса людей, произносящих последние новости о Цусиме, о «Варяге» и «Корейце», то есть о русско-японской войне…